Search Results

The contribution discusses the concept of the hybrid text familiar in postcolonial literature as a text written by the ex-colonised in the language of the excoloniser, hence creating a ‘new language' and occupying a space ‘in between'. It is therefore not identical with the concept of the hybrid text discussed in Schäffner and Adab (1997) as the result of an interlingual translation process, although there are many similarities, from the ‘strange, unusual' features to the phenomenon of ‘contact as con-flict'. For the translator, the postcolonial hybrid text – due to its ‘new language' in-volving elements ranging from lexical and grammatical innovation to culture-bound items – presents many problems. These emerge clearly from the examples discussed here, which are taken from India (Rushdie and Roy) and from the Philippines (the tradi-tional form of the short story known as the sugilanon). It is seen that the hybrid, innovative nature of the language is often actually reduced by the interlingual translation process, and – in contrast to the foreignising process of artificially ‘bending back' the lan-guage – a case is made for a holistic, ‘scenes-and-frames' approach and for strategies that maximise the creative potential of the text for the target culture.

The relationship of the three earliest sources (Herodotus, Plato, Xanthus) relating how Gyges came to power is controversial. Their most striking common feature is the motif of Gyges seizing power through getting hold of the queen. The close connection of the queen and power proves to be an Eastern motif, a special Persian interpretation of the translatio imperii , according to which the royal woman bears the glory representing the sovereign power (χvarәnah-) and providing the ruler with legitimacy. Deriving from the Persian ideology of sovereignty, this motif tends to appear in Herodotus, in Xenophon and in the tradition about Alexander the Great. Therefore, the earliest sources relating this story must originate from the Old Persian short stories. The authenticity of the tale about Aladdin in the One Thousand and One Nights has been questioned several times since it does not have a tradition of codices. However, its parallels with the Gyges stories, particularly the presence of the special Persian interpretation of the translatio imperii suggest a common Persian source, thus, the tale is likely to be authentic.

Abstract  

Translation as a bridging means of communication across language-cultures has a double role to play: it both constructs and deconstructs, or deconstructs and constructs, the national cultural identity of the source and target texts. The present paper attempts to explore the nature of this double role of translation. By looking at what is constructed and deconstructed in the translation process, and how, it argues a ‘reciprocal’ relationship between the two, emphasizing that neither the ‘deconstruction’ of the source nor the ‘construction’ of the target is to be taken in the absolute. While the core area of what is regarded as a particular cultural identity is distinct, the peripheral areas are by no means as clear-cut. The more access there is to other cultural identities, the more cultural ‘common ground’ there may be between one’s own identity and the identity of the Other, hence the less distinctive the identity of One is from that of the Other. The paper argues that the reciprocal relations between the various processes in translation are in fact the reflection of an underlying postulation, namely the relativity of cultural identity in translation. To support the argument, the paper makes a case study of Lu Xun and his bother’s translation of Short Stories from Abroad by examining both the reasons behind its initial reception failure in Chinese society, and the reasons that can be used to account for an opposite view that the seemingly failed translation has in fact been a positive contribution to the evolution of modern Chinese literature.

Absztrakt

Kollektív érzelmek akkor keletkeznek, ha egy személy szembesül a csoportjának múltbeli pozitív vagy negatív tetteivel. Jelen kutatás a történelmi pálya kollektív emlékezeti fogalmát és a hozzá kapcsolódó érzelmi mintázatot kiegészíti a kollektív áldozati szerep hipotézisével. Azt feltételeztük, hogy a kollektív áldozati szerep érzelmi mintázata a magyar nemzeti identitás szerves részét alkotja. A jelenben élő vizsgálati személyek saját érzelmei és a magyaroknak a történelmi konfliktushelyzetekben tulajdonított érzelmek összefüggéseinek feltárása révén a történelmi konfliktusok és a kollektív áldozati szerep feldolgozásának folyamatáról kívántunk képet alkotni. Magyar kísérleti személyek (N = 155) nyolc rövid történetet kaptak a magyar történelem jelentős csoportközi konfliktusairól. Mindegyik történet más külső csoporttal (oroszok, románok, szlovákok, szerbek) való konfliktust írt le a történelem különböző korszakából. A történetek felében a magyarok áldozatok, a másikban elkövetők voltak. A történetek elolvasása után a kísérleti személyeknek két érzelmet kellett választaniuk adott érzelmek készletéből arra vonatkozóan, hogy mit érezhetett a csoportjuk abban a történelmi szituációban, kettőt pedig az alapján, hogy ők maguk mit éreznek az esemény kapcsán. A személyek nemzettel való azonosulását szintén mértük. Az átélt és tulajdonított érzelmek minőségét, korrespondenciáját és hasonlóságát elemeztük. Az eredményeket a történelmi pálya, a kollektív áldozati szerep feldolgozása, a nemzeti identitás, valamint a nemzettel való azonosulás fogalmi keretében értelmeztük.

В статье рассматривается тема безумства в рассказе Вс. М. Гаршина «Красный цветок» с несколько иного, чем в критической литературе, ракурса, так как в центре внимания стоит не психиатрическая проблематика, а процесс конструирования дискурса болезни. В ходе разбора текста рассказа приво-дятся также некоторые переклички, например, со «Сном смешного человека» Ф. М. Достоевского и «Палатой № 6» А. П. Чехова. Межтекстуальная связь с этими повестями основывается на идее усо-вершенствования мира и на акте его метафорического переименования. Однако в рассказе Гаршина не наблюдается ни переосмысление героем своей «великой мысли», которая преследует цель спасе-ния, но результатируется в уничтожении красоты и делает героя похожим на монстра, ни создание об этом персонального повествования, в котором он критически относился бы к своему слову.

Автор статьи рассматривает, как слово героя конфликтует с «языком медицины»: герой обозна-чает мир больницы по-своему, в отличие от рационального рассказчика (врача?) «Красного цвет-ка». Двойственность структуры (реалистически объясняющий речь и мысли героя рассказ) может получить свое разрешение на уровне дискурса. В статье исследуются мотивный и метафорический планы текста рассказа именно с такой точки зрения. Это приводит к выводам, отличающимся от аллегорического или символического анализа, в частности, и в связи с красным цветком, огнем, сном, луной.

При этом автор статьи обращает внимание и на фонограмматические инновации, как квази- этимоны, омонимы и созвучия, которые порождают новый смысл: см. например, глаголы «сажать» и «рвать», а также слова-имена, обозначающие части растений или связанные с ними: «лепестки», «теплица» и т. п. Под таким, особым углом зрения раскрывается возможность сопоставления образа и идеи героя с красным цветком, и, следовательно, интерпретации его истории как саморазрушения для нового рождения. Сюжет рассказа можно толковать и как литературное переложение компози-ции волшебных сказок, между тем автор статьи фокусируется на раскрытии особого языка больно-го, метафоризируемого как распускание бутона.

В этой связи изучается и означивание вещей, которое играет важную роль в выстраивании дис-курсивного плана, направленного на развязку: освобождение из смирительной, «сумасшедшей» рубахи в сюжетосложении параллельно отталкиванию от традиционных форм, связывающих речь, на уровне поэтического слова. Метафорический язык начинает постепенно доминировать в тексте и становится развязкой «сумасшедшего» нарратива в дискурсивной презентации истории.

U radu se uspoređuje devet parova kajkavskih obrada Ezopovih basni. Preradio ih je Ignac Kristijanović, posljednji borac za kajkavski književni jezik, a objavio u kajkavskom kalendaru Danica zagrebečka (1842– 1848) i u knjizi Ezopove basne pohorvačene (1843).

Već je na prvi pogled vidljivo da su basne objavljene u knjizi kraće, a Olga Šojat navela je sadržajne i stilske razlike između basni iz Danice i knjige, dok je Joža Skok naglasio kako kraće basne imaju više kajkavskih elemenata. Prva tvrdnja zahtijevala je sadržajnu i strukturnu analizu, a druga jezičnu usporedbu dviju vrsta basni na svim jezičnim razinama.

Analizi strukture i sadržaja pristupilo se sa stajališta teorije recepcije koja je usmjerena na čitatelja knji-ževnog djela. Basne su analizirane metodom usporedbe, a na promatrane su sastavnice primijenjena saznanja teoretičara i povjesničara basne.

Teorijski okvir jezične analize korpusa čini povijesna sociolingvistika, koja jezične probleme nastoji uklopiti i promatrati u širem društveno-povijesnome kontekstu. Kombinirajući navedene metode (analiziramo varijantnost na inačicama teksta istoga autora / prevoditelja / prerađivača objavljene u različitim izdanjima i unutar vremenskoga okvira od nekoliko godina), nastojali smo odgovoriti na pitanje koliko se Kristijanovićev jezik u knjižici basni razlikuje od onoga u Danici te potvrditi ili opovrgnuti spomenutu Skokovu tvrdnju kako je u kalendaru Kristijanović štokavizirao svoje tekstove.

Raščlamba strukture i sadržaja devet parova basni dovela nas je do zaključka o naglašenu fabuliranju dužih inačica iz Danice. Nju je Kristijanović postigao zamjetnom uporabom dijaloga, mjestimičnom ironijom stvorenom upravo dijaloškim dionicama, podrobnijim opisima i najavama okolnosti radnje te raznim konkretizacijama, tipičnima za narodnu bajku i pripovijetku. Držimo da je cilj takvoga naglaska na gradnji fabule privlačenje nesofisticirane publike, one koju treba animirati i čiju pažnju treba zadržati.

Raščlamba provedena na jezičnoj razini pokazala je da jezik Kristijanovićevih basni, i onih objavljenih u samostalnoj knjižici i onih iz Danice, ima obilježja tipična za kajkavski književni jezik 19. st. Usporedbom s jezičnim osobinama drugih Kristijanovićevih djela utvrdili smo da se analizirani tekstovi uklapaju u njegov opus. Istom smo usporedbom ustanovili i da se neke jezične osobitosti (van, dan) jezika basni ne mogu interpretirati kao štokavizacija teksta jer su prisutne na razini čitavoga autorova opusa.

Istraživanje je pokazalo da je Kristijanović priređujući basne objavljene u Danici, nerijetko birao književnokajkavske elemente (npr. futur tvoren s pomoćnim glagolom hoteti, na leksičkoj razini izbor riječi lisica) kojima je svoje tekstove činio pristupačnijima i govornicima drugih narječja. Poznajući oštre Kristijanovićeve stavove o ilircima i njihovoj jezičnoj koncepciji, smatramo da unošenje takvih elemenata nikako nije znakom autorova prihvaćanja ilirskih stavova ili književnoga jezika štokavske osnovice, već je eventualno riječ o pokušaju širenja čitateljske publike.

The paper compares nine pairs of Kajkavian adaptations of Aesop’s fables. They were reworked by Ignac Kristijanović, the last fighter for the Kajkavian literary language, and published in the Kajkavian calendar Danica zagrebečka (1842–1848) and in the book Ezopove basne pohorvačene (1843).

At first glance, it is obvious that the fables published in the book are shorter, and Olga Šojat mentioned the content and stylistic differences between the fables from Danica and the book, while Joža Skok emphasized that shorter fables have more Kajkavian elements. The first statement required an analysis of the content and structure, and the second a linguistic comparison of the two types of fables at all language levels.

The analysis of the structure and content was approached from the point of view of the reception theory, which focuses on the reader of the literary work. Fables were analyzed by the method of comparison, and the findings of fable theorists and historians were applied to the observed components.

The theoretical framework of language analysis was historical sociolinguistics, which seeks to fit and observe language problems in a broader sociohistorical context. The combination of three sociolinguistic methods, the analysis of variance in the same text, in its versions, and in other texts by the same author, sought to answer the question of how much Kristijanović’s language in the book differs from the language in Danica and to confirm or refute Skok’s claim that Kristijanović made his texts in Danica more Štokavian.

The analysis of the structure and content led us to the conclusion that the longer fable versions from Danica are more fabled. Kristijanović achieved this through a noticeable use of dialogue, occasional irony created through dialogue components, more detailed descriptions and announcements of the circumstances of the action, and various concretizations, typical of folk tales and short stories. We believe that the goal of such an emphasis on storytelling was to attract an unsophisticated audience, which needs to be animated.

The analysis conducted at the linguistic level showed that the language of both types of fables has features typical of the Kajkavian literary language of the 19th century, the analyzed texts fit into the author’s opus, and some linguistic features (van, dan) of the fable cannot be interpreted as Štokavization because they are present at the level of the entire opus of the author.

The research showed that in longer fables Kristijanović often chose elements of the Kajkavian literary language (e.g. the future tense created with an auxiliary verb hotel, on the lexical level by choosing the word lesica), thus making his texts available to speakers of other dialects. Knowing his sharp views on the Illyrian linguistic conception, we believe that such elements in fables do not mean the author’s acceptance of the Illyrian views or the literary language on the Štokavian basis but it is an attempt to expand the readership.

В статье рассматривается фразеология в рассказах Н. А. Тэффи как составляющая системы и дис-курса языковой личности литературного персонажа. В качестве материала были избраны рассказы «Сильна, как смерть», «Пасхальное дитя» и «Причины и следствия», принадлежащие разным пери-одам творчества писательницы. Целью исследования стало выявление основных стратегий Тэффи в оформлении словесной продукции, а также определение функций фразеологических оборотов в зависимости от возможных намерений и типа нарекающего субъекта.

Анализ проводится в соответствии с распределением фразеологизмов по композиционно- речевым структурам выбранных текстов. В каждом из рассмотренных рассказов Тэффи исполь-зует неповторяющийся набор стратегий. Тексты с доминированием авторского монологического слова проявляют тенденцию к растворению автора в сознании персонажа, или же к представлению «лика» повествователя, его временной маски. Фразеологизмы в таком случае реализуют двойной набор стратегий, ориентированный как на поверхностного, так и на глубинного отправителя.

Была обнаружена следующая корреляция: чем ближе рассказ фельетонной эстетике, тем большее внимание уделяется оживлению внутренней формы фразеологизма, материализации лежащей в его основе метафоры. Отказ от публицистичности ознаменовался для Тэффи переходом к более тонкой языковой игре: наглядность и выпуклость образа сменились обыгрыванием в первую очередь грам-матических смыслов. Как показано в работе, данная стратегия используется в рассказе «Сильна, как смерть», где авторская задумка поддерживается аспектуальной модификацией идиомы терять голову.

Было показано, что в дискурсе языковой личности повествователя и персонажа фразеологизмы решают неодинаковые задачи. Реализуя интенции глубинного отправителя, фразеологизмы могут актуализировать прецедентные тексты, вводить новый тип дискурса, организовывать концепто-сферу и архитектонику рассказа. В связи с этим выдвигается положение о выполнении идиомами особой символьной (в смысле В. В. Виноградова) функции. Кроме того, фразеологизмы, организуя оппозицию стилистических смыслов, служат основным средством разоблачения персонажа и соз-дания комического эффекта.

В работе предпринимается попытка синтезировать результаты, полученные в ходе рассмотрения как собственно языковой составляющей текста, так и дискурсивных практик, соответствующих тем или иным композиционно-речевым структурам. Анализ проводится с учетом жанровых особен-ностей рассказов (публичная лекция, сказ, фельетон), а также коммуникативных ходов и тактик повествователя и героев.